– И зря. Я глава в своем доме. Мужчина приходит и уходит, как ему угодно.
– Не уходит, а бежит. Ты сбежал, потому что тебе грозит суд из-за нападения на женщину. И когда они тебя поймают, то на этот раз сразу посадят за решетку.
– Придержи язык! – И в одно мгновение он схватил ее за блузку на груди и едва не вытащил из-за прилавка. – Ты должна уважать меня. Ты мне обязана жизнью. Из моего семени ты пришла в этот мир.
– К моему вечному сожалению. – Тори вспомнила об острых ножницах под прилавком. – Если ты меня тронешь, клянусь, я сразу заявлю в полицию. И расскажу также, как ты бил меня в детстве, так что я всегда ходила в синяках. А потом…
Он дернул ее за волосы, а другой рукой схватил за горло и оцарапал ногтями шею. Слезы брызнули у нее из глаз, голос прервался.
– Потом они посадят тебя в железную клетку. Клянусь. Отпусти меня и уходи, пока цел. Я забуду о твоем существовании.
– Так ты мне угрожаешь?
– Я не угрожаю. Я так и сделаю.
Он в ярости сжал ее горло, и Тори почувствовала, что сердце у нее останавливается.
– Отпусти, – и она сунула руку под прилавок, – уходи, прежде чем кто-нибудь войдет и увидит тебя.
На лице его выразился страх. Пальцами она нащупала гладкие металлические ручки ножниц. Он толкнул ее, и она ударилась о кассу.
– Мне нужны деньги. Давай все, что есть. Ты мне задолжала за каждый свой вдох на земле.
– Здесь мало. Тебе надолго не хватит.
И она открыла кассовый ящик, вытащила выручку. Пусть все возьмет, только уходит.
– Та лживая шлюха в Хартсвилле гореть будет в аду. – Он все еще держал ее за волосы, засовывая деньги в карман. – И ты ей составишь компанию.
– А ты там уже одной ногой.
Она не знала, почему это сказала. Ведь она не умела предсказывать будущее. По счастью. Но сейчас, неотрывно глядя на него, она видела словно воочию.
– Ты не переживешь этот год и умрешь в боли и страхе. Сгоришь в огне. Умрешь в муках.
Он побелел, отшвырнул ее к стене и поднял руку.
– Да сгинут ведьмы. Попомни это. Можешь всем и каждому рассказывать, что видела меня сегодня. Я еще вернусь и сделаю то, что должен был сделать в минуту твоего рождения. Дьяволово отродье!
Он приоткрыл дверь, высунул голову, оглянулся по сторонам и выбежал. А Тори тупо смотрела на ножницы в своей руке. Она едва не пустила их в ход.
Она села на пол, уткнулась лицом в колени и вся съежилась, как бывало в детстве. В таком положении и нашла ее Фэйф, вошедшая в магазин с извивающимся на руках щенком.
– Господи, Тори! – Она охватила одним взглядом пустой кассовый ящик и Тори, дрожащую на полу. – Что с тобой? Ты не ранена?
– Все в порядке.
– Тебя ограбили среди бела дня? Ты вся дрожишь. Они угрожали тебе ножом, хотели застрелить?
– Нет-нет. Все в порядке.
– Крови нет. Ух ты, какая царапина на шее. Я вызову полицию. И врача.
– Нет! Ни полицейских не надо, ни врача.
– Не надо полиции? Я увидела, как из магазина выскочил огромный мужик, и поэтому вошла. И что же я вижу: касса пуста, а ты сидишь за прилавком на полу и вся дрожишь. И говоришь, что не надо полиции?
– Меня не грабили. Я сама отдала ему деньги. Там не было и сотни долларов. И деньги тут ни при чем.
– Ну, если так у тебя пойдут дела, ты долго здесь не наторгуешь.
– Я никуда отсюда не уеду. Я останусь, и никто и ничто не заставит меня снова уехать. Ничто! И никто! И никогда!
Фэйф распознала в ее голосе нотки начинающейся истерики.
– Ну и ну. Почему бы тогда тебе не встать и не пройти на минуту в подсобку?
– Говорю тебе, все в порядке.
– Одно из двух: или ты глупа, или врешь мне. Но, как бы то ни было, вставай.
Тори попыталась ее оттолкнуть, собираясь сама подняться, но ноги стали ватными, и ей пришлось опереться на Фэйф.
– Я пока оставлю здесь щенка. У тебя есть здесь что-нибудь выпить и чем закусить?
– Нет.
– Узнаю тебя. Скромница Тори не позволяет себе ни одной бутылочки спиртного, спрятанной где-нибудь в укромном месте. А теперь сядь, отдышись и объясни, почему не надо вызывать полицию.
– Будет только хуже.
– Почему?
– Потому что ты видела моего отца. Я отдала ему деньги, чтобы он ушел.
– И он оставил тебе на память свою метку.
Тори промолчала, а Фэйф тяжело вздохнула.
– Догадываюсь, что это не в первый раз. Нет-нет, Хоуп мне ничего не говорила, ты, наверное, взяла с нее клятву молчать, но у меня ведь были глаза. Я видела тебя в синяках и полосы от ремня на ногах, и нередко. А ты всегда говорила, что упала, что напоролась, а ведь ты не была неуклюжая. И в то утро, когда ты пришла сказать нам о Хоуп, ты тоже была в кровоподтеках.
Фэйф подошла к мини-холодильнику, достала бутылку воды и откупорила ее.
– Вы поэтому с ней не встретились в тот вечер? Потому что он излупил тебя? – И она подала Тори воды. – Сдается, в том, что случилось тогда, я винила неповинного человека.
Тори жадно выпила воду.
– Винить надо того, кто убил ее.
– Но мы не знаем, кто это. Гораздо удобнее возводить вину на человека, которого знаешь. Возьми трубку и позвони шефу Рассу.
– Я хочу, чтобы он ушел. Думаю, ты меня не поймешь, но это так.
– Люди вообще друг друга не понимают, – философски заметила Фэйф и прислонилась бедром к столу. – Мой папа редко поднимал на меня руку. Да и то это был шлепок-другой. Но уж как кричать на меня, он знал очень хорошо, и как приводить этим в ужас маленькую девочку. В ужас от того, что я опять не оправдала его надежды и ожидания. Я понимаю, что мой страх и ужас совсем другие, что испытывала ты. Но интересно, если бы мой отец был другим человеком, как бы это повлияло на мою жизнь, как бы я поступила?
– Ты бы вызвала полицию и засадила его в тюрьму.
– Ты чертовски права. Но я понимаю, почему ты этого не сделала.
Тори поставила чуть уже окрепшей рукой бутылку с водой на стол.
– Почему ты так добра ко мне?
– Понятия не имею. Никогда ведь тебя особенно не любила, но, наверное, из духа противоречия и по контрасту с Хоуп. Ты сейчас спишь с моим братом, и, узнав об этом, я поняла, что он значит для меня гораздо больше, чем я предполагала. Поэтому имеет смысл познакомиться с тобой поближе, чтобы понять свое отношение к вашей связи.
– Так, значит, ты добра ко мне потому, что у меня сексуальные отношения с Кейдом.
Такая сухая констатация факта позабавила Фэйф.
– В каком-то смысле – да. И еще потому, что секс с моим братом тебе достается нелегко. И мне тебя жалко.
– Ты права. – И Тори встала, радуясь, что перестала дрожать. – Это меня выматывает донельзя.
– Представляю. Ты не любишь, когда тебя жалеют. Но дело в том, что ни одна женщина не должна бояться своего отца. И ни один мужчина на свете не имеет права, независимо от того, родственник он или нет, избивать в кровь ребенка… Ну а теперь пойду взгляну, что там учинил мой щенок.
– Щенок? – Тори вытаращила глаза. – Какой щенок?
– Да мой. Я еще никак ее не назвала.
Фэйф вышла, и вскоре послышался хохот.
– Ну, не умница ли она? Какая милашка!
А милашка нашла упаковочную бумагу и объявила ей войну. Белые клочья валялись повсюду на полу. Вдобавок милашка нашла рулон тесьмы и обмотала ею большую часть своего упитанного тельца.
– О господи! – воскликнула Тори.
– Да не переживай ты так. Испортила товару на пять долларов. Я заплачу. Ах ты, моя девочка.
А щенок радостно тявкнул и, трижды окутав себя тесьмой с головы до хвоста, с обожанием распростерся у ног Фэйф.
– Вот уж не думала, что так развеселюсь. Ну, совсем обмоталась, как рождественский подарок. – Фэйф подняла щенка на руки и стала над ним нежно ворковать: – Ах ты, моя куколка!..
– Ты ведешь себя как идиотка.
– Да, знаю, но разве она не прелесть. И она любит меня до смерти. Ну а теперь, моя куколка, маме надо убрать мусор, а то злая тетя заругает мою малышку.
Тори, которая уже, опустившись на колени, убирала сор, взглянула вверх.
– Если ты опять отпустишь ее, я сама укушу тебя за щиколотку.
– А я уже учу ее сидеть. Она такая умная. Вот, посмотри. – Несмотря на угрозы Тори, Фэйф посадила щенка на пол, придерживая рукой попку. – Сидеть. Будь хорошей девочкой. Мама просит.
Щенок прыгнул вперед, лизнул Тори в щеку и стал охотиться за собственным хвостом.
– Ну разве она не прелесть?
– Она просто чудо, но здесь ей не место.
– Мы собирались купить две хорошенькие мисочки для пищи и воды.
– Но только не в моем магазине. Мастера вручную расписывают керамику не для того, чтобы из нее кормили щенят.